Истинный художник хочет не своего во что бы то ни стало, а прекрасного, истинно прекрасного, то есть художественно воплощенной истины вещей, и вовсе не занят мелочным, самолюбивым вопросом, первым он говорит об этом или сотым.

Икона — то же, что небесное видение, и не то же: это линия, обводящая видение...
П.А. Флоренский


Отец Юрия Эросовича Кузнецова — художник, прекрасный акварелист, а сам он окончил среднюю школу — и все. И всегда, с юных лет, он находился среди художников, друзей его отца. Наверное, это «воспитание средой» предопределило его профессиональный выбор и дальнейшую судьбу.

После окончания школы Кузнецов пришел на работу в бюро эстетики при Заводе им. Дегтярева (такие предприятия раньше именовали «почтовыми ящиками»), где был потрясающий, как говорит Юрий Эросович, руководитель. И имя у него было примечательное — Леонид Августович Зверюга. В том же бюро работал и его отец. В течение двух лет, продолжая работу в бюро, Юрий Эросович сотрудничал и в городском райисполкоме. В обоих учреждениях он занимался плакатами, рисовал наглядную агитацию, которая в советские годы в избытке «украшала» наши города. Плакатов тех нам уже не увидеть, но во всех творческих проявлениях (Юрий занимался лепкой, чеканкой, рисунком, дружеским шаржем, даже книги иллюстрировал) было нечто, безусловно свидетельствующее о серьезных способностях к профессиональным занятиям изобразительным искусством. Самый привычный путь — обучение в высшем учебном заведении. От отдела архитектуры города (с благословения главного архитектора), от предприятия (с благословения отца и ковровских художников) Кузнецов получил сразу два направления на учебу — в Строгановку и Мухинское. Но начальник бюро — Зверюга! — посмотрел, как работает молодой сотрудник, и по поводу обучения в государственных художественных учебных заведениях высказался так: «Нечего тебе там делать, там тебя испортят». Так Кузнецов всему и учился — сам, глядя на работу отца, его коллег, пробуя свойства красок, проверяя возможности штриха, исследуя законы и принципы изобразительного искусства на личном опыте.

Иконопись Юрий Эросович Кузнецов изучал почти всю жизнь — 30 лет, пишет иконы — десять.

В 1994 году в стране начались перемены. Бюро эстетики было расформировано, надо было чем-то жить. Юрий Кузнецов со товарищи открыли магазин и регулярно ездили в Москву за продукцией. «Купи-продай — ужасно неинтересное дело!» — говорит теперь художник. Как-то зимой они возвращались из Москвы, и на мосту перед Электросталью в их ПАЗик врезалась на полном ходу «Волга». ПАЗику досталось, и до сих пор неясно, как он не нырнул вниз, в мостовой пролет. Затем при морозе 30—35 градусов их, трясущихся в разбитом напрочь автобусе, тащили на прицепе. Здесь же переваливалась на дорожных выбоинах 200-килограммовая бочка с бензином, рядом с которой Кузнецов и его сотрудники пытались отогреться паяльной лампой. Риск такого обогрева был невероятным — попади хоть одна искра на бочку с легковоспламеняемой жидкостью, взрыв бензиновых паров оставил бы от ПАЗика только несколько десятков килограммов искореженного металла и человеческих останков. Но без него долгие километры от Электростали до Коврова в такую стужу также были смерти подобны. Впрочем, почти весь теплый воздух, согласно законам физики, уходил под потолок. Внизу оставалась тридцатиградусная стужа, и они ехали стоя, чтобы было хоть чуть-чуть теплее… Это был кошмарный день. После последовавшей за этим вояжем тяжелейшей пневмонии, перейдя грань клинической смерти и вернувшись обратно, как рассказывает Юрий Эросович Кузнецов, он в одночасье бросил торговое дело и начал писать иконы.

Свет, которого не существует в природе

Первое впечатление — образа, создаваемые Юрием Кузнецовым, абсолютно непривычны человеку, знакомому с канонической иконописью. Только через минуту становится ясно, что строго канонично здесь все — от композиции до цветовой гаммы. Непривычен лишь живописный стиль. Но сияние, исходящее от них, вначале сбивает с толку: мы привыкли к другой иконописи, темной, строгой, требовательно вопрошающей. Здесь — яркость ликов, дыхание движения и еще что-то, не поддающееся словесному определению, но хранящееся в этих изображениях. Секрет этого чуда — в особой манере, подобной которой еще не было в истории иконописи. Когда-то существовал прием «жемчужного письма», издали сравнимый по внешнему эффекту с некоторыми работами Юрия Кузнецова, но, по мнению иконописцев-искусствоведов, его вернее отнести к прикладному виду искусства. В той довольно поздней технике — примерно XVIII — XIX вв. — прописывался лик, руки, все же остальное расшивалось или выкладывалось речным мелким жемчугом. Получалась точечная риза образа.

Техника, в которой работает Юрий Кузнецов, на первый взгляд, похожа на «жемчужное письмо». Создается впечатление, что вы видите оклад, усыпанный мельчайшими драгоценными каменьями и жемчугом, отчего над иконой сияет немерцающий свет. Только вблизи можно разглядеть средоточие мельчайших округлых мазков чистейшего тона, свойственного только разложенной на части видимой части спектра. Вот тут-то и начинается самое замечательное: в канонической колористике икон ковровского иконописца чудесным образом участвует невидимая часть спектра, придающая образу радостное сияние, действительную жизнь. Как у него это получается?

— Тут вот в чем дело: мне нужен цвет, которого не существует в природе. Его нельзя передать в живописи, — не существует желто-фиолетового цвета, сине-красного. А в этой технике, если положить рядышком три несовместимые по краскам точки, — и так до 2000 оттенков, — можно получить несуществующий тон. Впрочем, краски кажутся несовместимыми только в процессе письма, а когда заканчиваешь, — полная гармония, и те цвета, которые по логике не могут соседствовать, оказываются нужны именно здесь. Далее глаз смешает краски сам. «По вере вашей да будет вам» — вот сколько веры, так он и смешает. Три точки, четыре, десять, двадцать… Цвет невероятный — чистый и какой-то снежный. Так не нарисуешь. А как это получается — сам не знаю.

Есть одно непременное условие: Юрий Эросович, как и каждый иконописец, готовя краски к работе, добавляет в них святую воду. Как-то он забыл это сделать, и колпачки с красками стали самопроизвольно — самопроизвольно ли? — переворачиваться, разливая содержимое. Едва упущение было восполнено, все пошло как надо.

Это невероятно, но так оно и есть — среди почти тысячи икон и складней, которые написаны Юрием Кузнецовым, есть множество, перед которыми серьезно задумается о Боге и неверующий. Одна из таких икон, которую возможно признать на этот день венцом его творчества, потрясает до глубины души. Ее зовут «Иисус в белых одеждах».

Представьте себе жемчужное сияние, подобное тому, как если бы на россыпи маленьких перламутровых сфер падал полуденный свет. Добавьте к этому чистоту нетронутого снега на горных отрогах. Сотките в своем воображении ткань, из которой созданы Его одежды. И учтите при этом, что лик Его затмевает сияние чистой ризы. Но это еще не все. Глаза Христа излучают такую любовь и всепонимание, что непрошеный ком встает в горле и хочется плакать от невероятного облегчения, как плачут прощенные за шалость дети.

Господь движется вперед, на зрителя, чуть раскинув руки в невесомом полете начальным движением объятия всякого, кто придет к нему, — жест вечно любящего Отца, готового вновь и вновь принять блудного сына. «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко»¹, — невидимой занавесью между Небесным и земным колышется в воздухе звучание евангельских истин.

Такое изображение Его возможно было бы назвать «Иисус Всепрощающий» — столько любви и милосердия сосредоточено в этом образе. Реальная жизнь внутри иконы, ощущение сиюминутной существенности общения с Ним совершенно подходит под описание понятия иконописного лика у о. Павла Флоренского: «Лик есть осуществленное в лице подобие Божие. Когда пред нами подобие Божие, мы вправе сказать: вот образ Божий, и образ Божий значит и изображенный этим образом Первообраз Его»².

Нестатичность изображений роднит работы Юрия Кузнецова с иконами Дионисия, где плавность линий и внутренняя подвижность создают ощущение жизненной экспрессии и одновременно покоя, символизируя таким образом смиренную готовность воплощаемых в иконах образов святых отозваться и действовать во славу Божию на благо всякого, кто притекает к Нему за помощью. Глядя на лики святых великомучеников и преподобных святителей, написанные кистью Юрия Кузнецова, испытываешь ощущение прямого контакта с первообразами их. Приходит прежнее, но ныне обновленное понимание того, что святые земли нашей — воистину есть «живые камни» Христова храма, «…ибо они — одновременно в двух мирах и совмещают в себе жизнь здешнюю с жизнью тамошнею. И, являясь восхищенному умному взору, святые свидетельствуют о Божием тайнодействии, свидетельствуют своими ликами: духовное видение символично и эмпирически пронизано в них светом свыше»³.

Благословение на иконопись Юрий Кузнецов получил от Благочинного Владимирского округа о. Стефана, однако отцы не спешат принять иконописные работы Кузнецова в стены своих храмов. Что останавливает? Живописный стиль? Но известный философ, исследователь православной христианской иконографии Л.А. Успенский писал о новизне в живописном стиле: «Такой образ, если, конечно, по своему иконографическому сюжету он не содержит противоречия православному вероучению, то есть не еретичествует, может послужить основанием к появлению нового типа канонической иконы (при условии, конечно, подлинности ее чуда), то есть быть воцерковлен»⁴. К тому же за композиционную основу Юрий Кузнецов берет исключительно канонические формы. В основании будущей иконы на сосновой доске (в Коврове липа или кедр — редкость) он прописывает тонкими линиями точный список с существующей иконы, которую намерен писать. Общий гармонический тон соблюдает также строго. Вот только то, что приходит вместе с его живописным стилем, не дает покоя священникам, которым приходится оценивать его иконы с точки зрения возможности размещения их в церковных стенах. Один из священнослужителей укорил Юрия Эросовича, вернее, его труды, — мол, они слишком светлые и праздничные. Да, мы привыкли к иконе темной, в храмы его иконы не берут, и иконописец понимает, в чем дело.

— Представьте, что такую икону вы внесете сейчас в храм, к тем старым, потемневшим ликам. Каков будет контраст! Проще же не пустить эту, чем те — обновить. Они же изначально были такие же светлые, их надо только отреставрировать. А как новоделы делают? Ведь это же парадокс. Берут доску, пишут лик. Этот писанный светлыми красками лик начинают ломать, притемнять, потом идут в церковь — и иконы там без звука освящают. Да, нельзя действия батюшек осуждать, опять же «не судите, да не судимы будете», но невежество куда девать?

Впрочем, иконописец Кузнецов с официальными священнослужителями не спорит. Не стоит, по его мнению, он лучше промолчит, чтобы не соблазнять никого на спор или раздражение. К нему приезжают художники из Софрина, чуть не плачут — не получается у других иконописцев работать в этой технике. И впрямь, этого не передать словами и непросто объяснить.

— Я живу на кончике кисти. Знаю, как чувст-вует себя капелька краски, когда она немножко жиденькая, или как кричит, когда загустевает, чтобы ее быстрее положили на место, я это чувствую. Краска сама себя составляет, она существует как органическое существо. Это жизнь вещей. Пишу икону — и чувствую ее жизнь: один святой был убит мечом, другого утопили, чувствую это, но как это получается на доске — сам не знаю. Когда икона написана, снимаю ее на пленку, чтобы остался список на память, и накладываю музыку. На каждое изображение ложится совершенно определенная мелодия, другая никак не укладывается. Я сделал 900 икон — ни одного повтора нет. В каждой следующей иконе есть что-то новое, чего нет в предыдущей. Они дышат, движутся, но я не знаю, как это получается! Если пишу для определенного человека, то узнаю что-то о нем, о его жизни, читаю житие его святого или святой и это все суммирую вместе. Потом сажусь — и тут уже ни о чем не думаю, в голове не оставляю ничего, начинают работать руки… Пишу сейчас Андрея Первозванного. А он не то что радуга… Он весь — Вера. Вот так выглядит Вера… Когда-нибудь напишу две картины — Вера и Душа.

В каком-то смысле, очень приблизительно, это можно понять. Юрий Кузнецов работает на едином дыхании. На абсолютной интуиции. «Выключив голову», потому что разум — от лукавого. Все раздумья — сначала. Потом, в процессе работы, если не отключить мысль, за ней, во искушение мастеру, могут последовать домыслы или, что хуже, помыслы, которые, как известно, приходят из темных закоулков, где хозяйничает Тьма. Рядом с ним всегда звучит музыка, и тоже определенная. Ее он также знает и понимает.

Другое дело, что в последнее время с иконописцем происходят вещи, которые можно отнести к категории чудес: о чем бы он ни подумал — все исполняется.

Рождение храма

Была у Юрия Эросовича мечта — чтобы под его иконы была построена церковь. Пошло полгода, и вдруг в Коврове раздался телефонный звонок. «Ты просил? Мы церковь построим…» Прежде чем строить культовое здание, надо испросить соизволения епархии. И вот «добро» на строительство получено. Деревянное здание высотой 23 метра, с куполами и колоколами, теперь будет стоять в частном владении близ Истринского водохранилища. Проект его предложили московские архитекторы; это домашний храм, но возводится с соблюдением всех традиций.

Предполагается, что новая церковь будет посвящена Николаю Чудотворцу. В строительстве Истринского храма, говорит Юрий Эросович, во всем его исполнении нет торопливости, спешки, поскольку условие изначально было одно — делайте что угодно, но чтоб по канону и на века. Как рассказывает Юрий Эросович, освящается каждое бревнышко. Работают на строительстве только высококлассные профессионалы, лучшие в своем деле, будь то деревянное зодчество, возведение куполов, их золочение или создание витражных окон. Витражи будут настоящие, со смальтой и свинцовой прокладкой. После завершения строительных работ в храме разместят около сорока больших полутораметровых икон и около пятисот маленьких. Все — кисти иконописца Кузнецова. Иконостас, потолки, стены будут выложены образами. Они уже вывезены и стоят, дожидаясь своего времени.


История Ковровского Спаса, или Продолжение чудес

Первое чудо — это, конечно, построение храма, реальное исполнение мечты, в общем-то трудноисполнимой. Да вот ведь сбылась же.
Но были и другие случаи — или события?..
Как чувствует Юрий Кузнецов внутреннюю жизнь иконы, так чувствует он и суть людей, вещей и целых городов. В «Ковровском Спасе» воплощен дух древнего Коврова, тишина его прошлого и напряжение сегодняшней жизни. Как иконописец это сделал — опять же одному Богу ведомо, и об этом лучше не спрашивать. Икону освятили, и дальнейшая история ковровского образа Спасителя такова.

— Однажды, — рассказывает Юрий Эросович, — пришел человек, увидел эту икону и попросил ее для себя. Я отдал, с передачей икон у меня проблем нет — кому надо, тот и заберет. Икона могла бы оказаться хоть в Москве, хоть во Владивостоке. Ради Бога, говорю, бери, только дай недельку, чтобы народ посмотрел. Он выходит, садится в машину, и тут же с балкона спускается птичка. Залетела в машину, полетала-полетала и вылетела. Тогда визитер испугался, ждать не стал, вернулся и тут же икону забрал...
У подъезда, в котором живет Кузнецов, за 14 лет ни разу не стояла крышка гроба — свидетельство чьего-то ухода из жизни. А у соседнего — чуть ли не вчера снова кого-то схоронили.

— Неважно, почему так происходит, можно приписывать чему угодно, но это факты. В подъезде живут бабушки, которым под девяносто лет. Недавно, правда, умер человек от болезни сердца, но он умер не здесь — выехал в деревню, там его и прихватило. Чудеса, совпадения — не знаю, не мне судить. Пришел как-то офицер, прошел Афганистан, а теперь поставили диагноз — онкологическое заболевание, сказали, жить, мол, тебе осталось два понедельника. А он выбрал себе икону, увез и живет уже четвертый год.

Однажды к Юрию Кузнецову привезли девочку. Диагноз — лейкемия. Ребенок, еще не достигший отрочества, был обречен. Икона для нее была написана, передана, и почти перед самым концом девочка сказала: «Я уже ничего не боюсь». Она не выжила, но умерла без смертельного страха, а не каждому из взрослых, проживших не один десяток лет, дано счастье умереть в сознании и без страха, обретя смирение с миром и с неизбежным. Задайте Кузнецову вопрос, несут ли его иконы чудотворную энергетику, и он ответит: «Тут будем осторожны. Я этого тоже не знаю. Но есть факт. Вот», — и разведет руками, жестом объединяя нечто большое и непостижимое, что заключается в этом коротком «вот».

Чудо это было или не чудо, но кое-что нам довелось проверить на себе. Юрий Эросович снял со стены икону Равноапостольной царицы Елены и положил перед нами. «Поводите над ней рукой, это интересно». И на время вышел в другую комнату.

…Известно, что церковные службы не всегда происходят одинаково — они различаются по степени напряжения молитвенных чувств прихожан: когда-то они собраннее и напряженнее, когда-то расслабленнее. Но бывает, что во время наиболее сильных молитвенных моментов Божественной литургии само пространство под куполом, воздух, обретает свечение. Изображение всего, что находится перед глазами, становится четче, контрастнее в этом легко сияющем свете, и по лицам молящихся проносится нежное дуновение, от которого на секунду может поколебаться спокойное горение свеч (автор этих строк лично имел такой опыт. — Е.П.). Такое же дуновение — нежный сквознячок! — исходило от иконы, положенной перед нами, когда мы подносили к ней ладонь. Оно усиливалось у нимба, обрамлявшего чело святой, у образа старца в левом верхнем углу образа (кстати, до сих пор богословы спорят, не является ли изображение Бога Саваофа в виде старца ересью, однако множество считающихся каноническими икон носят на себе Его изображения) и над средним крестом из трех воздвигнутых на Голгофе. Это дуновение было слишком ощутимо, чтобы его можно было принять за обман осязания.

Снова вспомнился П.А. Флоренский и его замечание, что икона должна возбуждать «хотя бы отдаленное ощущение реальности иного мира, как уже издали йодистый запах свидетельствует о море…»⁵. Это чувство близости границы между видимым миром и невидимым, свидетельство, что святой образ есть окно в мир иной, было дано нам тогда в физическом ощущении.


Будущее образа, или Об образе будущего

Что же такое ныне икона для верующего человека? И что ждет иконографию в новой, третьей эпохе? Архимандрит Зинон (Теодор) — священник, иконописец, богослов в своей книге «Беседы иконописца» пишет: «Обилие всевозможной информации в современном мире захлестнуло человека, оно вызвало безразличное, легкомысленное отношение к слову, как устному, так и печатному. Поэтому самым мощным, самым убедительным сегодня становится голос иконы. Слову теперь мало кто доверяет, и безгласная проповедь может принести больше плодов»⁶. И.К. Языкова, искусствовед, преподаватель Общедоступного Православного Университета, основанного протоиереем Александром Менем, приводит в своей книге «Богословие иконы» выдержку из труда «Беседы с патриархом Афиногором» французского православного богослова Оливье Клемана: «…У меня нередко возникает страх, что ныне наше иконографическое искусство среди художников и теоретиков, иной раз совершенно незаурядных, которые обновляют его и освобождают от пиетизма и медовости затянувшегося декаданства, не стало бы в силу реакции несколько застывшим, несколько иератичным, несколько подражательным по отношению к великим достижениям прошлого. С иконой дело обстоит так же, как с мышлением Отцов. Оставаясь всецело преданным Преданию и основным канонам священного искусства, нужно осмелиться творить. А иначе мы не превзойдем благочестивой археологии. Основной поток жизни Предания должен принять в себя поиски нашего времени, осветить жизнь во всех ее аспектах…»⁷. Далее автор пишет, что «современное иконописание существует в состоянии маятника с сильной амплитудой колебаний: от полуавангардного индивидуализма и рыночного модернизма до сухо-академического копирования и безликого добротного ремесла. <…> Икона — зеркало первообраза, и потому она всегда та же и всегда новая. Икона также и образ нашей веры: каковы мы, такова икона. И вместе с тем икона раскрывает нас ко всему опыту Церкви, связуя прошлое, настоящее, будущее: прошлое — через связь с традицией; настоящее — через талант иконописца; и будущее — через устремленность к грядущему Царству. Чем гармоничней соединяются все три координаты, тем точнее образ»⁸. С этим трудно не согласиться, и поэтому тем, кто сегодня оценивает качество работы иконописца, приходится быть и бдительным и дерзновенным одновременно. С одной стороны, чтобы не впасть в ересь, с другой — чтобы не упустить, оставаясь в шорах сухого консерватизма, того нового и живого, что приходит и ширится с течением в нашей жизни Предания. Такова, может, слегка непривычная по стилевому исполнению икона с образом Преподобного Серафима Саровского, созданная Григорием Кругом (Франция, 50-е гг. XX века). Фигура святого в белых одеждах, облитая золотистым сиянием, выступает из такого же светлого, чуть позлащенного фона, но не сливается с ним. Руки с четками молитвенно поднимаются к фигуре Спасителя, изображенной в правом верхнем углу, откуда, благословляя своего Преподобного святого, склоняется к нему Христос. От образа веет спокойным теплом, умиротворением благодати.

Льется немерцающий — как в молитве святого Антиоха «Вседержителю, Слово Отчее…» — свет с исполненных нездешней, но реальной жизнью образов, писанных тончайшей кистью архимандрита Зинона. «Главное, это понять, что иконописец — свидетель, что он должен быть ближе к той Реальности, о которой свидетельст-вует»⁹, — заключает он свои «Беседы».

Так же, не теряя связи с традициями иконописи, но сохраняя индивидуальность таланта и связь с существующей присно Реальностью, работают и иконописцы Александр Лавданский, Алексей Вронский, Александр Соколов. На иконе Богоматери Корсунской (80-е гг. XX в.) соблюдены все условия канона — наклон головы, положение рук, но контрастнее притенение, избран серебристый, а не золоченый фон, что придает иконе прозрачно-печальную нежность. Глубокий киноварный тон покрова, в сочетании с серебристостью фона придает лику Богоматери еще больший драматизм и величие, заставляя вновь обратиться к истории Ее земного жития и вспомнить о нынешнем небесном предстательстве перед Сыном. Несмотря на каноническую точность письма, мы ощущаем личное — современное нам! — свидетельство иконописца об изображаемом им образе, неизменно несущем первообраз Пречистой, подарившей нам Грядущее Царство. Таким явлением в иконописи конца XX — начала XXI столетия стали фрески Василия Нестеренко во внутренней росписи вновь возвратившегося в столицу храма Христа Спасителя…


Постскриптум

- Я не сам рисую, — говорит Юрий Эросович, — моей рукой кто-то водит.
Он наносит на один квадратный сантиметр от 5 до 25 точек, иногда и более того. Для такого труда, иногда непрерывного, по 12—15 часов в сутки, мало одного только усердия. Здесь необходим незримый диктат Творца. Понять, как это происходит — и процесс труда, и воплощенный результат, — непостижимо. И не нужно. Все чудо веры состоит в том, что человеку открывается непознаваемое лишь в случае твердой веры в истинность предмета или явления. Тогда им приобретается тот личный опыт, которого ни передать, ни постичь невозможно. «По вере вашей будет дано вам», — часто повторяет иконописец Юрий Кузнецов. Он не задает вопросов, он просто верит, позволяя энергетике Высших пространств действовать сквозь него, перетекая через пальцы в мельчайшую каплю краски на кончике кисти. Тогда получается то, о чем говорит князь Евгений Трубецкой, слова которого приводит архимандрит Зинон: «Не мы смотрим на икону — икона смотрит на нас. К иконе надо относиться, как к высочайшей особе: было бы дерзостью заговорить с ней первым, нужно стоять и терпеливо ждать, когда она соизволит заговорить с нами»¹⁰.

Это свойство абсолютно присуще иконам ковровского иконописца, — они свидетельствуют о той самой искомой Божественной Реальности и говорят с нами. Надо только иметь очи и уши, чтобы увидеть и услышать данное нам по вере нашей.


_____________________________________________________________________
¹  Мф 11; 28-30.
² Флоренский П.А. Иконостас. М., 1993. С. 53
³ Там же. С. 61.
⁴ Успенский Л.А. Богословие иконы Православной церкви. Переяславль, 1989. С. 577.
⁵ Флоренский П.А. Иконостас. М., 1993. С. 65
⁶ Архимандрит Зинон (Теодор). Беседы иконописца. СПб., 2003. С. 49
⁷ Клеман О. беседы с патриархом Афиногоном. Брюссель, 1993. С. 351-353. (Цит. по: Языкова И.К. Богословие иконы (учебное пособие). М., 1995. С. 168-169.)
⁸ Там же. С. 169.
⁹ Архимандрит Зинон (Теодор). Беседы иконописца. БИБЛИОПОЛИС, 2003. С. 136.
¹⁰ Там же. С. 20.